Премия Рунета-2020
Хабаровск
+6°
Boom metrics

На нашем ТВ слишком много эмоций и мало настоящих журналистов

Чем западное телевидение отличается от нашего?

В прямом эфире радио КП российская и британская журналистка Маша Слоним, ведущие Елена Ханга и Николай Никулин обсуждают, кто не дает нашему телевидению развиваться и каким должно быть создаваемое Общественное телевидение.

Ханга:

- Это программа «С пультом по жизни». Я, Елена Ханга, вместе с моим соведущим Николаем Никулиным приветствуем вас. Сегодня у нас в гостях человек, чей голос вы хорошо знаете, если слушаете Русскую службу BBC. Это российская и британская журналистка Маша Слоним (Мария Ильинична Филлимор).

Слоним:

- Небольшая поправка. Если вы слушали ВВС. Потому что сейчас уже на ВВС, к сожалению, не только меня не слышно, но ВВС на волнах уже не вещает.

Ханга:

- Но ваш голос все равно тот же самый.

Слоним:

- Стараемся.

Ханга:

- Я бы хотела поговорить на такую тему: чем западное телевидение отличается от нашего? Коля мне что-то говорит про наше телевидение, а я говорю: а вот на американском телевидении... И мы с ним все время спорим: как там и как здесь. Рассудите нас.

Никулин:

- Почему-то Лена все время превозносит западное телевидение. А я говорю: нужно же патриотом быть, а как же отечественное, неужели западное настолько продвинулось дальше нас?

Слоним:

- Вы знаете, да, как это ни удивительно. Был какой-то момент в российском телевидении, когда оно стало страшно интересным, профессиональным.

Ханга:

- Это вы, наверное, рассказываете про НТВ.

Слоним:

- В том числе. Это было действительно интересно. А главное, телевидение тогда отзывалось на какие-то вызовы времени, на то, что было важно знать всем или тем, кто интересуется событиями в стране. На Западе как бы эта планка держится, что ли. Это были лихие 60-е, 70-е, 80-е, 90-е и прочие, но есть какие-то правила игры, которые неизменны.

Ханга:

- Например?

Слоним:

- Телевидение должно быть объективным, особенно новостное.

Ханга:

- Когда я жила в Америке, я хотела поступить работать на CNN. И уже прошла все кордоны, уже последнее собеседование, со мной встречается какой-то начальник и говорит: «Что бы вы хотели делать?» Я говорю: «Я хочу стоять в Москве, сзади у меня Кремль… И я бы рассказывала американцам, открывала душу русских, объясняла бы». А он как-то с удивлением на меня смотрел. Потом он говорит: «Простите, вы кем хотите быть, корреспондентом?» Я говорю: «Да». Он говорит: «А с чего вы взяли, что нас интересует ваше мнение? Вы как корреспондент должны ответить только на три вопроса: кто, где и когда?» Я говорю: «Позвольте, а кто же объяснит нашу тонкую душу?» Он говорит: «Для этого есть специально обученные люди – аналитики, эксперты. Вот у нас будет «круглый стол», мы туда и позовем. А вы – только три вопроса». И я была совершенно в шоке.

Никулин:

- Это и есть объективность?

Слоним:

- Да, это и есть объективность. Потому что ты можешь дома оставить свои эмоции, свои предпочтения, но в эфире ты вещаешь для всех, и ты должен быть абсолютно объективным. Меня это до сих пор даже душит, этот опыт работы на ВВС, когда действительно нужно было работать в очень жестких каких-то этических рамках, что ли. В общем, ты должен был проглотить все свои предпочтении и преференции, желание что-то объяснить про душу. Я этому быстро научилась, потому что никогда не работала в Советском Союзе журналистом, мне было легко. А когда была перестройка, и я завербовала одного мальчика, здешнего журналиста, он стал нашим внештатным корреспондентом в Москве, и я ему абсолютно беспощадно вычеркивала все эпитеты, все прилагательные. Он довольно быстро этому обучился. Потому что это то, чего я жду как зритель, как слушатель. Мне нужна информация.

Ханга:

- У нас ведь есть передача «Новости», и на каждом канале своя.

Слоним:

- Правильно. А какие это новости? Во-первых, отбор. Когда я говорю, что профессионально нужно работать, это же не только то, как сделан сюжет, это подбор сюжетов, отбор новостей. Журналист должен, мне кажется, руководствоваться тем, важное событие или неважное а не то, можно об этом рассказать в эфире или нельзя. Очень часто здесь критерий совсем другой. Можно ли сейчас произнести эту фамилию, говорить о каких-то важных вещах, о которых нельзя, оказывается, говорить. Вот в чем дело. Не говоря о том, что в сюжете. В сюжете тоже должно быть все уравновешено. И даже в сюжете должно быть обязательно мнение двух сторон, если ты рассказываешь о конфликте.

Никулин:

- Обратите внимание. К нам с Еленой Хангой в студию приходили многие современные, можно сказать, матерые журналисты, мэтры. Все они говорят, что советская школа это все-таки незаменимая школа. И многие говорят, что как раз западная школа изменила нашу журналистику, она ввела новый сленг молодежный, современные футбольные комментаторы уже не говорят на том высокохудожественном литературном языке, на котором говорили в советские времена. Вы как можете сравнить эти две школы?

Слоним:

- Я не знаю. Всё меняется ведь. И телевидение должно меняться, должно быть живым. Сленг? Очень многих вещей даже понятия не было в советской журналистике, в советском языке, в советском быте. Я заметила, кальки идут страшные, даже никто не старается находить какие-то русские эквиваленты. Язык развивается, вот он развивается таким образом. И тлетворное влияние Запада тут ни при чем. Посмотрите компьютерный язык. Там есть хоть одно русское слово? Набоков пытался, между прочим, бороться с этим и кроссворд пытался сделать крестословицей. Но не прижилось.

Никулин:

- Представители советской школы говорят, что тогда говорили эзоповым языком. Да, конечно, нельзя было все говорить, но благодаря этим препонам люди научились говорить красиво и обходить все эти препятствия.

Слоним:

- А зачем? Зрителю абсолютно некогда сидеть, думать и гадать: а что же корреспондент, журналист, который тебе четко должен сказать, что, где, когда, что же он хотел сказать?

Ханга:

- Каких передач вам не хватает? Новости мы обсудили. Еще какие наши передачи отличаются от западных?

Слоним:

- Нет аналитики. Потому что каждый день, каждую неделю происходит очень важное какое-то событие.

Ханга:

- Например, «К барьеру!»

Никулин:

- «Поединок» с Соловьевым. Или у Познера выходит передача.

Слоним:

- Ой-ой-ой. «Поединок» это шоу, это не аналитика. Мы смотрим, как два боксера что-то такое: вот он вдарил, он вдарил. Мы не вдумываемся в смысл уже. Там сидят, перешептываются, говорят: хорошо или нехорошо он вдарил. А я говорю о том, что происходит, например, трагедия в Крымске. В первый же день к вечеру на ВВС, например, собрали бы группу экспертов, политиков, специалистов и обсудили это со всех сторон. На следующий день стали бы обсуждать заявление Ткачева и вообще его роль в управлении этой губернией. Стали бы задавать вопросы: а почему он не уходит в отставку? Причем задавали бы вопросы не только противники партии «Единая Россия», а может быть, даже и сторонники. Потому что они же понимают, что от них люди, избиратели ждут какой-то нормальной реакции. Но этого нет. Фантастическое количество событий происходит, которые каким-то таким упоминанием в двух строках, вроде и картиночка там на 30 секунд. Но где аналитика? Почему не сесть и не поговорить, что произошло с Pussy Riot, почему это безумие происходит, когда во всем мире уже об этом говорят? Не было бы этого суда, не было бы этого идиотизма, забыли бы. Но ведь надо же сесть и поговорить. Потому что интернет же полон этим, люди обсуждают почему-то это в интернете. Значит, это очень многих волнует. Может, не волновало бы, если бы все это так произошло, как с FEMEN. И кто же это обсуждает? Да никто.

Никулин:

- Помните знаменитый телемост Бостон – Петербург, когда еще было сказано, что в Советском Союзе секса нет? Тогда Познер интересный вопрос задал: «Знаете, сколько нас смотрит сейчас людей? Собственно, вся страна смотрит наши передачи. А у вас в Америке сколько?» Они сказали: «А у нас только аудитория нашего канала». И в этом как раз был скрыт весь смысл американского и нашего телевидения. У нас государственные каналы, у нас все смотрят, а у них есть нишевые каналы и своя аудитория.

Слоним:

- Конечно. Сейчас к этому и идет, я думаю, во всех странах в каком-то смысле. Как газеты в Америке. Общенациональных газет фактически нет.

Ханга:

- New York Times, The Washington Post, Los Angeles Times.

Слоним:

- Да. Но это не то, что было, скажем, в Советском Союзе. А что сравнивать? Мы же в XXI веке живем. Да, какое-то телевидение должно быть нишевым, а какое-то… Скажем, если говорить об общественном телевидении, если это вообще возможно, оно должно действительно отвечать на вызовы времени, на вещи, которые людей интересуют.

Ханга:

- Хорошо, аналитики не хватает. Чего еще вам не хватает на нашем телевидении?

Слоним:

- Расследований. А где эти расследования?

Ханга:

- У нас целая передача называется «Расследование».

Слоним:

- И что они там расследуют?

Никулин:

- ЧП.

Слоним:

- Да. Но нет серьезной журналистики, интересной. Я же не говорила о том, что там нужно скучно что-то такое талдычить.

Никулин:

- А судьи кто?

Слоним:

- Люди, зрители. Те, которые не ушли в интернет.

Ханга:

- Я должна вам признаться в том, что интернет это большие города-миллионники, это Москва, Питер.

Слоним:

- 40% уже в интернете.

Ханга:

- Но бабушки же не в интернете.

Слоним:

- Нет, конечно. Но бабушек надо тоже уважать, тоже нужно рассказывать о том, что происходит, честно.

Ханга:

- Рассказывают.

Слоним:

- Не совсем честно, мне кажется. Чтобы и бабушки могли собственное мнение какое-то выработать.

Ханга:

- Как вы считаете, проблема в журналистах? То есть перевелись профессионалы? Или проблема в том, что им просто не дают возможность сделать профессионально свое дело?

Слоним:

- Второе. Журналисты, я думаю, не перевелись. Хотя, конечно, вся эта система - с 2000 года я такой отсчет делаю – журналистов это развратила. Я просто вела школу журналистики для региональных журналистов. У меня были группы. Вначале приезжали, я отбирала людей по каким-то их видео, которые они присылали, по стендапам. Мне хотелось видеть людей с горящими глазами. Даже, может быть, они чего-то не умели, но им хотелось. И было страшно интересно с ними работать. Но с каждым годом, особенно к концу (а закончилась у нас эта история, кажется, в 2004 году) уже пошли какие-то мутные ребята, которые в принципе уже не совсем знали, зачем они работают в журналистике. Им было скучно, неинтересно.

Зачем далеко ходить? Последняя моя школа была. Мы сидим, уже закончилось 3 недели, они все уже делают такой финальный выпуск, каждый работает со своим сюжетом, чуть ли не предпоследний день, завтра мы уже делаем такую итоговую программу. И вдруг я читаю на ленте, что убили Политковскую. Я говорю: ребята, убили Аню Политковскую, кто сейчас будет делать сюжет на эту тему? Хоть бы один поднял голову. А еще предложить куда-то поехать, на Лесную… Я говорю уже в воздух - никакой отдачи. Они «бантики» свои делают. Бантиками у нас называются такие милые декоративные сюжетики ни про что. Никто.

Никулин:

- А из-за чего, как вы думаете?

Слоним:

- А потому что они уже не журналисты.

Никулин:

- Не любознательные? Или боятся чего-то?

Слоним:

- Нет. А чего бояться-то было? У нас полная свобода. Мы и в эфир не выходили. У нас такая площадка была замечательная.

Ханга:

- А почему тогда?

Слоним:

- Они не журналисты уже, им неинтересно.

Ханга:

- Но они же к вам пришли зачем-то.

Слоним:

- Так, в Москву приехать. Но за год до этого все бы из группы рвались.

Ханга:

- Как вы объясняете то, что они уже не рвутся?

Слоним:

- А их уже задавали в регионах.

Ханга:

- Кто их задавил?

Слоним:

- Их телекомпании. Потому что надо делать сюжет про «Единую Россию». Потому что телекомпания либо под губернатором, либо под мэром. И в этих рамках они работают. И все эти вопросы: а зачем нам это, а как мы можем применить то, чему вы нас учите, на местах? Их задавили, они тухлые, они уже погасли, не начав работать. Вот что случилось. Я не знаю, как сейчас обстоит дело с молодыми журналистами. Я их вижу. На «Дожде», например, может, не хватает того, сего и профессионализма, но это люди, которым что-то интересно. Так что есть журналисты, но в регионах, как я знаю, очень сложно работать.

Никулин:

- Не перевелись еще журналисты на Руси, молодая поросль сейчас тянется.

Слоним:

- Я уверена, она есть. Да то же Общественное телевидение.

Ханга:

- Кстати, расскажите свои ощущения. Сейчас очень много споров об Общественном телевидении.

Слоним:

- Мне кажется, здоровое Общественное телевидение может существовать в какой-то такой здоровой атмосфере. Я не знаю, где яйцо, где курица. Либо Общественное телевидение может оздоровить эту систему…

Никулин:

- Или подчиниться ей.

Слоним:

- Или не сможет. Или, наоборот, система задавит и сделает из него то же самое серое.

Ханга:

- Серое не получится. Потому что Анатолий Лысенко очень талантливый и честный человек.

Слоним:

- Ну хорошо. Если бы я занималась телевидением, мы должны каким-то образом затрагивать общественно значимые вещи, проблемы. Ему говорят, что можно, а что нельзя, или не говорят? Или это у нас будет такой островок свободы, где можно будет всё?

Ханга:

- На «Дожде» ведь почти всё можно.

Слоним:

- Правильно. Но это «Дождь», это частная контора.

Никулин:

- А может быть, ну ее, свободу? Я как среднестатистический слушатель, зритель возражу. Зачем мне свобода? Там будут показывать ваши либеральные бредни. Что мне там смотреть? А я хочу, может быть, что-то по душе, русское.

Я процитирую одного своего друга, философа Владимира Микушевича, человека, который переводил Шекспира, Бодлера на русский язык. Он говорит: почему я не люблю «Эхо Москвы»? Казалось бы, хорошие журналисты, хорошая радиостанция, но против чего-то русского они выступают. Не пойму, чего душа у меня болит.

Я уверен, у каждого второго, третьего слушателя тоже возникает такое ощущение: что-то они затрагивают наше коренное, истинное.

Слоним:

- Я не могу понять. Если бы я строила телевидение, я бы строила телевидение по принципу «Эха». Потому что «Эхо» как раз дает возможность очень многим совершенно разным людям высказаться. «Эхо» очень честно, по большей части, раскрывает темы.

Никулин:

- Многие каналы, которые стремятся к объективности, почему-то, так или иначе, становятся либеральными. Обратите внимание, даже в той же Америке не все же либералы, есть еще республиканцы. Почему же у нас телевидение не может быть республиканским? Почему, если у нас объективное, то непременно либеральное, с либеральными демократическими ценностями?

Слоним:

- Мне кажется, телевидение или радио не может быть либеральным или консервативным. Оно может предоставлять трибуну и тем и другим, и должно предоставлять трибуну и тем и другим, но рядовой журналист, который ведет программы, модератор, новостник, они должны быть абсолютно объективны. Они могут приглашать субъективных людей. Скажем, «Эхо» делает это.

Никулин:

- Но почему же там журналисты все субъективные? Все журналисты «Эха Москвы» - либералы.

Слоним:

- Что значит либералы? Почитайте сайт «Эха Москвы», где высказываются некоторые журналисты. И вы увидите, что они не все одинаковые. А потом, что значит - либеральный или не либеральный? Я не понимаю. Это какое-то ругательство, что ли?

Никулин:

- Да, это в какой-то степени сейчас пугает: мол, Западу продались, шакалят вокруг американских посольств. Но почему, когда я смотрю «Дождь» или слушаю «Эхо Москвы», у меня возникает ощущение, что там каким-то образом презентуется именно либеральная мысль? Я не говорю, что должна непременно консервативная быть. Почему у нас левой мысли, например, нет нигде в СМИ? Именно либо либералы, если они за свободу, а те, которые не за свободу… У нас два лагеря. Если вы за Путина, значит, вы все консерваторы. Почему нет третьей стороны, четвертой.

Ханга:

- Русская служба новостей – это что?

Никулин:

- Консерваторы. Доренко там консерватор.

Слоним:

- У Доренко есть абсолютно точно своя позиция. Как было и у Киселева. Я считаю, что его «Итоги» были слишком субъективными. Это была его личная программа. То же самое происходит и в Америке. Есть совершенно консервативные ведущие. Но сама станция, например, не может быть ни такой, ни такой.

Ханга:

- Я позволю себе чуть-чуть с вами не согласиться. Все-таки все знают, что Fox News, они более консервативны, АВС – более либеральны. И когда говорят, что одни поддерживают республиканцев, то сразу же мы все понимаем, кто поддерживает республиканцев.

Слоним:

- Вполне может быть. Я просто сужу по ВВС. Я американское телевидение не очень хорошо знаю в силу того, что я там мало жила. Жила, но давно. ВВС, например, которая должна соблюдать объективность, поскольку она…

Ханга:

- Это государственный канал.

Слоним:

- Никогда. ВВС – Общественное телевидение, оно живет за счет лицензии, и платит каждый человек, имеющий телевизионный приемник дома. Это не государственный канал, в том-то и дело. Там жутко много препонов у самого ВВС. Они должны какие-то секунды, доли секунд отсчитывать, сколько времени дали тому, тому и тому в предвыборной кампании, например. Тем не менее, ВВС то слева, то справа обвиняют: справа – в том, что они слишком левые, слева – в том, что они слишком правы. И на ВВС говорят: значит, мы где-то посередине, значит, все в порядке. Но там действительно очень за этим следят, просто так построена система.

Ханга:

- У нас Общественное телевидение будущее может быть таким?

Слоним:

- Должно быть таким, я считаю. Скажем, ВВС отвечает перед зрителями, потому что зрители платят деньги.

Ханга:

- А что могут зрители сделать?

Слоним:

- Там есть наблюдательный совет, там есть масса каких-то предохранителей, которые не дадут ВВС куда-то уйти.

Никулин:

- Это действительно работает?

Слоним:

- Это работает.

Ханга:

- Такой общественный совет.

Слоним:

- Да, как общественный совет. Есть зрители. И есть конкуренция. Уже оттого, что ВВС живет по таким жестким правилам информационным, другие каналы коммерческие тоже подтягиваются. Потому что есть конкуренция, они тоже должны работать вот в этой плоскости. Они не могут сильно уйти ни в желтизну, ни по качеству, ни по чему. Я считаю, это эталон. Оно как раз и есть Общественное телевидение. У него четыре разных канала сейчас.

Ханга:

- Может быть, я ничего не знаю в английском телевидении, но мне говорили, что если отвлечься от научных передач, передач о животных, детских передач, то вообще, говорят, скучновато. Но я не видела.

Слоним:

- Знаете, там сейчас четыре канала у ВВС. Ты выбираешь. Я знаю, что, скажем, на Первом буду смотреть новости, на Втором буду смотреть, может быть, какие-то фильмы, на Третьем посмотрю программы по истории искусства, на Четвертом посмотрю какие-то старые классические сериалы или что-то еще из архивов. Есть выбор фантастический. Это недешево. Для ВВС это очень дорого. Но зато у ВВС покупают программы, потому что ВВС производит фантастические фильмы.

Никулин:

- И сериалы очень хорошие, экранизации английских романов.

Слоним:

- И фильмы, и документалистика. Там уровень. Они должны держать этот уровень, они не могут его опустить. Скучно? Выбираешь другой. Нужен канал не скучный, нужен канал для людей, мне кажется. С учетом всех потребностей. Но нельзя давать какие-то страшные, окровавленные трупы, развороченные машины.

Никулин:

- Там такая цензура существует?

Слоним:

- Это не цензура. Это кодекс поведения журналистов.

Никулин:

- Этический кодекс?

Слоним:

- Да.

Никулин:

- А он негласный или это как-то прописано?

Слоним:

- У ВВС, конечно, прописан кодекс продюсера.

Ханга:

- Но мы ведь тоже эти ужасы показываем не потому, что нам это нравится, а потому что мы боремся за зрителя.

Слоним:

- Но мы зрителя развратили, им все больше и больше крови надо, все больше и больше желтизны. Посмотреть на НТВ – это же просто в страшном сне не приснится. Эти болезни актеров, смерти актеров, это копошение в каком-то грязном белье. Этого не может быть. Я иногда случайно попадаю и сама себе говорю: этого не может быть, это невозможно.

Ханга:

- А как бороться за зрителя тогда?

Слоним:

- По-другому. Качеством.

Ханга:

- А если бабушкам это интересно? Если бы это было неинтересно, они бы выключили.

Слоним:

- Почему-то бабушки в Англии не выключают.

Никулин:

- Там они другие.

Слоним:

- Бабушки всюду одинаковые. Люди всюду одинаковые.

Никулин:

- А как же русская душа, менталитет?

Слоним:

- Что, любят вот эту гадость, кровь и грязное белье? Да нет. Для этого есть какие-то журналы, газеты.

Никулин:

- К вопросу о том, что скучно. Сейчас в различных литературных клубах, на литературных форумах обсуждается вопрос прозы или повествования от третьего лица и от первого лица. Сейчас, если вы обратили внимание, выигрывает современная литература, которая пишется от первого лица. Потому что все литературные критики говорят о том, что сейчас наступила эпоха субъективности. Как раз объективное повествование никому не интересно, и читателю очень важно идентифицировать себя с повествователем. То же самое с телевидением. Почему сейчас все стремятся делать максимально субъективные программы? Потому что это как раз и притягивает зрителя. Как не кажется, что эта апелляция к объективности - это апелляция классиков, но, скажем так, не людей новой волны, которые стремятся действительно сделать и современное телевидение, и все современные технологические процессы максимально приближенными к аудитории, то есть понятными аудитории. Чтобы слушатель или зритель должен был идентифицировать себя.

Слоним:

- Правильно. Но не с кем попало. Я говорю про новости. Новости не должны быть субъективными. Вы говорите о литературе. Конечно, есть варианты. Даже новость, если она идет от конкретного случая какого-то с человеком. В этом и есть принцип хорошего телевидения – ты идешь от частного к общему. И когда ты видишь какого-то человека, в котором каким-то образом преломилась эта проблема, о которой ты собираешься рассказывать, и потом выходишь на какое-то обобщение, это всегда гораздо интереснее, чем просто сухие факты. Это психология человека, конечно, ему интересно знать про другого человека, идентифицировать себя с другим человеком. Но не обязательно с тобой. Кто ты такой вообще? Просто потому, что тебе дали эфир? Я не идентифицирую себя с любым ведущим или новостником. Да, надо идти от человека.

Никулин:

- Что такое факт? Вот, например, произошла новость. Как понять, новость эта фактическая, фактологическая или «по слухам»? Или это мнение, например?

Слоним:

- Из двух независимых источников. Это очень простые правила журналистские. Когда ты узнаёшь, что новость подтверждается из двух независимых источников, это становится новостью. Ты можешь создать эту новость, то есть узнать сам. Но ты должен проверить. Ты ни в коем случае не должен пускать слух, не проверив.

Никулин:

- Согласитесь, мы в любом случае встаем на какую-то политическую платформу.

Слоним:

- Нет.

Никулин:

- Я читал в каком-то американском романе. Одного анархиста задержали и говорят: ты анархист. А анархист им говорит: а вы фашисты. Я как журналист что должен сказать: фашисты задержали человека, который выступал за свободу? Или: полиция, которая выступала за правопорядок, задержала анархиста? Кто там анархист, а кто фашист?

Слоним:

- А не надо ярлыков вообще клеить. Ты должен разобраться, что происходит. Кто кого как обзывает - это же смешно, это не телевидение, это не новости, это несерьезно, это не информация. Ты должен разобраться вначале, что произошло.

Никулин:

- Мы имеем право мнение высказывать, свою оценку?

Слоним:

- Кто «мы»?

Никулин:

- Журналисты, конкретно канал.

Слоним:

- Как канал?

Никулин:

- Когда происходит какое-то важное дело.

Слоним:

- В новостях ты не имеешь.

Никулин:

- Вспомните дело Дрейфуса, когда выступил великий писатель Эмиль Золя, высказал свою гражданскую позицию.

Слоним:

- Это же великий писатель.

Никулин:

- А сейчас уже таких нет, не тот масштаб?

Слоним:

- Почему? Ты же не писатель, хотя у тебя микрофон и, может быть, даже ручка.

Никулин:

- А если про газету, например, говорить?

Слоним:

- Конечно, есть колонка журналиста. Но ты не используешь эфир. Не используй канал полностью, для того чтобы свои требования выдвигать. Это разные вещи. Есть комментаторы, есть обозреватели.

Никулин:

- Обычно подписывают: «Редакция может не согласиться с мнением…»

Слоним:

- Естественно.

Ханга:

- Вы все время критикуете наше телевидение. Но что-нибудь вам нравится на нем? Детские передачи – нет, потому что вы избалованы английскими детскими передачами.

Слоним:

- Да. Мне не нравится компьютерная мультипликация.

Никулин:

- Может быть, у нас развлекательные передачи хорошие? «Прожекторперисхилтон», например.

Ханга:

- Юмористические.

Слоним:

- Они вполне ничего, они выделяются. Какие-то программы выделяются, конечно.

Ханга:

- Какие?

Слоним:

- «Прожектор…», «Большая разница». Это все скопировано, но главное – исполнение.

Ханга:

- К сожалению, мы так и не дождались от вас хоть какого-то теплого слова о нашем телевидении.

Слоним:

- Может быть, я его недостаточно смотрю. Может быть, я была травмирована слишком кое-какими программами.

Ханга:

- Давайте согласимся, что все-таки профессионализм у наших журналистов есть.

Слоним:

- Есть. А документальные фильмы, которые прорываются иногда? Фильм Кати Гордеевой о раке.

Никулин:

- Журналистские расследования?

Слоним:

- Это даже фильм целый был. Потрясающе. Но он делался долго, мучительно. И сделался потрясающе. Но это редкость. Или «Подстрочник». Есть хорошие документальные фильмы. Но нет линейки хороших.

Ханга:

- А канал «Культура»?

Слоним:

- Неплохой. Но скучновато бывает, а бывает и ничего. Но ни у одного канала я не вижу концепции канала.

Никулин:

- Я теперь понял, почему на Западе критикуют наше телевидение. Потому что его не смотрят.

Слоним:

- Честно говоря, я уже человек Интернета.

Ханга:

- Это грустно.

Слоним:

- Мне важна информация. И документалистика, конечно, но я ее здесь почти не вижу. А вообще мне важна информация.

Ханга:

- Это, конечно, приговор. Потому что если все будут уходить в интернет, то никакого стимула повышать свой профессиональный уровень не будет. Но все-таки, Маша, согласитесь, что еще не вечер.

Слоним:

- Дай бог.